Пирамиды гор и пирамиды иерархий

Научное сотрудничества с Германией советская Россия возобновила после Первой мировой войны, революций и Гражданской войны. В 1928 году состоялась совместная советско-германская экспедиция на Памир. Ее задачей было комплексное изучение большого «белого пятна» в районе ледника Федченко, поэтому в ее состав вошли специалисты по географии, геодезии, топографии, геологии, минералогии, геофизике, астрономии, зоологии, лингвистике, метеорологии и радиосвязи.

Кто были участники экспедиции

С германской стороны экспедицией руководил Вилли Рикмер Рикмерс — путешественник, уже проведший несколько экспедиций в этом регионе в 1894–1913 гг. Кроме того, в экспедиции участвовали с обеих сторон альпинисты: они должны были проводить предварительную разведку ледников и перевалов, а также совершать восхождения со спортивными и научными целями. Среди членов Немецко-австрийского альпинистского клуба, отправившихся на Памир, были и врачи, и студент-физик; в СССР альпинистов тогда было мало, и с советской стороны в альпинистские группы экспедиции были включены люди, не чуждые науке, но имевшие горную подготовку. Среди них было несколько высокопоставленных функционеров: руководитель экспедиции с советской стороны — управляющий делами Совнаркома и ректор МВТУ химик Николай Горбунов (10 лет спустя он будет арестован и расстрелян по сфабрикованному делу «контрреволюционной фашистско-террористической организации альпинистов и туристов»), заместитель наркома юстиции РСФСР и старший помощник прокурора РСФСР Николай Крыленко (только что проведший в качестве обвинителя сфабрикованное «Шахтинское дело», по которому были обвинены и несколько граждан Германии; был дипломатический скандал, почему он не отразился на судьбе экспедиции — пока неясно; в 1938 году Крыленко, как и Горбунов, будет расстрелян по «делу альпинистов»), член Центральной контрольной комиссии ВКП (б) Елена Розмирович (единственная женщина в экспедиции, жена Крыленко, избежавшая репрессий), главный редактор Большой советской энциклопедии и профессор МГУ математик Отто Шмидт (тогда еще не полярник), а также врач-нейрохирург Ефим Россельс. 

С экспедицией также следовали советская киносъемочная группа — режиссер Владимир Шнейдеров и оператор Илья Толчан — и вспомогательные работники: носильщики, проводники, караванщики, повара, а также пограничники и красноармейцы для охраны от басмачей. Общая численность экспедиции колебалось от 65 до 107 человек в зависимости от этапа, но фактически она существовала как единая группа только в самом начале, по пути от города Ош до первого базового лагеря в горах Памира, а дальше многократно разделялась на малые группы переменного состава: ученые и альпинисты, сопровождаемые носильщиками и солдатами, расходились по различным маршрутам для выполнения своих задач, чтобы через несколько дней ненадолго сойтись в одном из лагерей и вновь разойтись в новом составе.

Благодаря такому перемешиванию групп сформировалась и сохранялась общая экспедиционная культура: при чтении дневников и других письменных свидетельств, оставленных членами экспедиции (а их — опубликованных и неопубликованных — сохранилось около двух десятков; речь идет только о текстах на русском и немецком языках, написанных образованными людьми: голоса жителей Памира и большинства вспомогательных работников мы если и слышим, то только в их пересказе) бросается в глаза, что люди, в подавляющем большинстве прежде не знакомые друг с другом, принадлежавшие к разным народам, социальным слоям и политическим направлениям, с разным опытом и характерами, говорившие на разных языках — мгновенно усвоили эту общую культуру.

Как участники экспедиции назывались

Мы здесь рассмотрим только два аспекта этой культуры. Один из них — как участники экспедиции обозначали людей, когда высказывались о них в третьем лице. Каким-то, очевидно спонтанным, образом в экспедиционной культуре сложилась система обозначений, в которой весь коллектив был поделен на категории по двум критериям: язык и функция. Не вдаваясь в тонкости этнической принадлежности и гражданства, человека причисляли к той или иной категории в соответствии с тем, какой язык во время участия в экспедиции являлся (или предполагался) для него основным. Соответственно, все участники делились на «русских», «немецких», «таджикских» и «киргизских» (в порядке исключения Иван Дорофеев сообщал, что из сопровождавших его красноармейцев один был казанским татарином, другой — туркестанским). К функциональным категориям относились «ученые», «альпинисты», «носильщики», «проводники», «солдаты», «повара» и «караванщики». Даже если писавший знал, что тот или иной человек дома занимается наукой или работает врачом, или служит в государственном аппарате, его обычно называли «альпинистом», если это была его основная функция в экспедиции. И наоборот, его не включали в эту категорию, даже если он неоднократно восходил на горы, но делал это не ради их покорения, а, например, чтобы занять наиболее выгодную точку для съемки. 

Интересно различается употребление имен и фамилий в зависимости от того, кто и о ком пишет. Авторы редко называют человека просто «немцем» или «русским», «ученым» или «альпинистом», не добавляя к этому его фамилии, но военнослужащие в немецких текстах фигурируют как анонимные «солдаты» (вариант: «русский лейтенант»), а вот вспомогательные сотрудники — караванщики, проводники, носильщики — называются либо просто по функциям, либо по именам. Русскоязычные же авторы обычно пишут «носильщик», «проводник» или «таджик» (иногда даже «первый таджик, второй таджик»), «пожилой киргиз», а слова «красноармеец» или «пограничник» сопровождают фамилией (иногда исковерканной), без имени, но часто с прибавлением «т[оварищ]».

И в немецкоязычных, и в русскоязычных источниках немецкие альпинисты и ученые в подавляющем большинстве называются только по фамилии. Что касается советских их коллег, то они называются только по фамилии во всех немецкоязычных текстах и нередко в русскоязычных, однако в последних все же чаще с добавлением слова «товарищ» или — особенно при пересказе диалогов — по имени и отчеству. Имена экспедиционных поваров и караванщиков, а также местных жителей упоминаются исключительно редко (у Дорофеева, впрочем, упоминаются и «повар Егор», и два караванщика: один, которого автор хвалит, назван по имени, а другой, которым он недоволен, — оставлен анонимным). 

Проиллюстрируем описанную схему несколькими примерами.

Первый — из рассказа немецкого альпиниста О. Алльвайна о восхождении на гору Коксукурбаши: «Были мы впятером — Борхерс, Кольхаупт, Шнайдер, русский Перлин и моя скромная особа — а также русский солдат, который должен был ждать с лошадьми у подножия горы». Здесь Льва Перлина, который выполнял альпинистские задачи и говорил если не по-немецки, то во всяком случае хорошо по-английски и по-французски, рассказчик включил в группу «нас пятерых», но при этом сделал акцент на том, что Перлин не совсем такой, как остальные члены этой пятерки, назвав его «русским», хотя на самом деле Перлин русским не был: он был советским гражданином и евреем по этнической принадлежности. О последнем обстоятельстве Алльвайн, очевидно, не знал (учитывая его ультраправые националистические убеждения, он вряд ли игнорировал бы это, если бы знал). Упоминается и шестой человек, но с целыми четырьмя маркерами чужести: в отличие от «нас пятерых», его фамилия не сообщается; он обозначен как «русский» — в отличие от немцев; как «солдат» — в отличие от альпинистов; и как человек, выполняющий вспомогательные функции, — в отличие от участников восхождения. 

Второй пример. В рассказе Эдвина Шнайдера о восхождении на пик Ленина читаем: «Нас, трех альпинистов (Ойген Алльвайн, Карл Вин, Шнайдер), первоначально сопровождали геолог доктор Людвиг Нёт и наш русский товарищ Перлин, а также один солдат и 5 туземцев». Здесь автор не только подчеркивает языковую принадлежность Перлина, отличающую его от «нас», но и исключает его из числа альпинистов, помещая его между членами научно-альпинистского состава экспедиции и вспомогательным персоналом. С другой стороны, он его называет «наш товарищ» (здесь использовано не распространенное среди коммунистов и социал-демократов слово Genosse, а слово Kamerad, предназначенное для близких и дорогих «братьев по оружию», как в романе Ремарка «Три товарища»; товарищество — одна из важнейших ценностей в субкультуре немецких альпинистов) — это в значительной степени сокращает дистанцию, обозначенную порядком упоминания.

Очень похожая схема встречается и, например, в отчете Отто Шмидта: «В группе к этому времени были три больных товарища, в том числе только что оправившийся от ран [Филипп] Борхерс. Тов. Горбунов и кино-работники вновь оставили нас, уйдя, в согласии с планом […]. Авангард […] в составе Шмидт, Алльвайн, Вин, Шнайдер и 3 носильщиков. […] т. Крыленко и [Рихард] Финстервальдер еще поднялись […] на вершину». Текст написан по-русски, но здесь Борхерс включен в альпинистскую группу как «товарищ»-Kamerad, а русские альпинисты названы «товарищами» в другом, советском варианте (Genossen), тогда как анонимными оставлены не только носильщики, но и кинематографисты, что является обозначением не столько их низкого статуса в иерархии, сколько принадлежности к «чужой» функциональной группе. 

Отношение ученых и альпинистов к вспомогательному персоналу было амбивалентным. С одной стороны, в отличие от всех советских участников экспедиции, некоторые немецкие (Вин, Шнайдер и Борхерс) в своих публикациях называли некоторых из носильщиков по именам, тем самым проявляя большее внимание и уважение к ним как к индивидам. С другой стороны, в их рассказах нельзя не заметить определенное чувство превосходства, если не высокомерия, как, например, в этом описании прощания: «Носильщики Бодор, Ходейдо и Дарио — те немногие, кто оставался с нами до самого конца, — растрогали нас до глубины души. Насколько сильно они стремились домой, настолько же неохотно они расставались с нами. Перед тем как отправиться за хребет Тахта-Корум с кучей рублей в кармане и богатыми — по крайней мере, для них — подарками (сапоги, одежда, ножи и т. д.), они снова и снова жали нам руки, и мы должны были пообещать им, что приедем еще, и тогда они снова будут носить наши вещи. Все, кого мы нанимали, — русские караванщики и солдаты, таджики, узбеки и киргизы — служили нам верой и правдой, изо всех сил. Они ни разу ничего не украли, хотя мы оставляли много вещей без присмотра».

Без стеснения отмечают немецкие авторы и недостатки кого-то из обслуживающего персонала, такие как лень или трусость. Русские же участники обычно носильщиков не судят, а описывают их поведение нейтрально или сочувственно, по крайней мере в публикациях (в переписке внутри экспедиции бывали и нелицеприятные характеристики), но все же люди, которые с тяжелой поклажей на плечах, без альпинистской подготовки и почти без снаряжения, в одних халатах, ходили вместе с ними по льдам и осыпям, карабкались по скалам и переходили вброд горные реки, предстают на удивление безликой и безымянной массой.

А теперь посмотрим, как эти представления о чужести и иерархии, отразившиеся в «экспедиционном языке», сказывались на отношениях между членами экспедиции в одном аспекте: взаимном обучении. 

Как участники экспедиции учились

Когда человек хотел чему-то научиться у спутника по экспедиции, это было проще всего организовать, если культурная дистанция между ним и учителем была относительно небольшой. Дорофеев рассказывал о таких случаях: например, Шмидт и Горбунов попросили его научить их проводить глазомерную топографическую съемку местности с помощью буссоли. Оба быстро научились этому и применили приобретенный навык в последующей работе на маршрутах. Подготовка убитых животных для набивки чучел — еще один навык, который они захотели приобрести, решив помогать русским ученым-зоологам, пока экспедиция находилась в обширной долине и им нечем было заняться в качестве альпинистов. В овладении этим искусством они достигли умеренных успехов.

Когда степень чужести была выше и два человека принадлежали не только к разным функциональным группам, но и к двум разным культурам, авторы или действующие лица рассказов часто на словах признавали превосходство чужаков: например, русские авторы могли восхищаться умением немецких коллег содержать свои личные вещи и экспедиционное снаряжение в идеальном порядке; немцы и русские с большим уважением отмечали ловкость таджикских носильщиков в лазании по скалам и утесам, жители киргизских стойбищ приходили к русским и немецким врачам за медицинской помощью. Однако такое признание не обязательно означало готовность перенять что-то из этих навыков — обучения не происходило.

Но иногда советские путешественники все же учились у германских. Например, Дорофеев сообщал, что Горбунов приказал ему попросить Финстервальдера научить его фототеодолитной съемке, что Дорофеев с удовольствием и сделал, хотя почти не говорил по-немецки. Несколько раз Вилли Рикмер Рикмерс (он в силу возраста обладал самым большим опытом восхождений, но в этой экспедиции сам на горы не ходил, а сосредоточился на организационной работе в лагере) поучал членов советской группы, как лучше ходить по ледникам или справляться с горной болезнью. Они в силу разницы в статусе не противились открыто этим наставлениям, благодарили за них, однако потом не всегда им следовали, очевидно, считая себя достаточно квалифицированными, хотя невозможно было не признать, что, когда они поступали так, как он советовал, его способы хорошо работали. Мы не встречаем упоминаний о случаях обучения советскими участниками экспедиции своих немецких коллег, а вот друг другу советские альпинисты (особенно Крыленко и Дорофеев) не единожды давали непрошенные поучения, встречая иногда благодарность, а иногда и раздражение. 

Еще чаще русские ученые и альпинисты, по их собственным сообщениям, выступали учителями по отношению к жителям тех мест, через которые проходил маршрут экспедиции. Началось это уже в Оше, где московских функционеров попросили прочесть лекцию для партхозактива о решениях последнего пленума ЦК ВКП (б), потом продолжилось в пути, где доктор Россельс — возможно, главным образом благодаря своему более высокому положению в экспедиционной иерархии — сумел убедить киргизского караванщика, что рану у лошади надо дезинфицировать не слюной, как это издавна практиковалось у кочевников, а только раствором йода.

Но лошадь через несколько дней умерла, и больше погонщики московского доктора к ветеринарным операциям не допускали и наставлений его не слушали.

Как ни парадоксально это покажется на первый взгляд, местные жители, нанятые в качестве носильщиков, тоже оказывались учениками европейских альпинистов: Дорофеев рассказывает о многочисленных случаях, когда он сам или красноармейцы (обученные им) учили таджиков носить альпинистские ботинки с шипами, ходить по леднику со страховочной веревкой, безопасно преодолевать щели в нем, ночевать на льду или в скалах без костра и т. д. Всё это были совершенно новые навыки для этих людей, которые хотя были уроженцами Памира, но не были знакомы с высокогорными перевалами и ледниками, так как на горы выше пояса растительности никогда не поднимались: там, где не было ни лесов, ни пастбищ, ни дичи для охоты, им просто нечего было делать.

Кроме новых практических навыков, вспомогательные работники экспедиции выучили некоторое количество слов и выражений из русского и немецкого языков; некоторые из них с любопытством расспрашивали русских ученых — кто о Ленине, кто о теодолите. Разумеется, большую часть полученных навыков они не применяли по окончании работы в экспедиции — точно так же, как и русским ученым в Москве и Ленинграде не приходилось потом никогда набивать чучела птиц или делать топографическую съемку местности. Однако в не насыщенной новостями среде уединенных кишлаков жители еще несколько десятилетий спустя сохраняли память о том, что узнали в 1928 году они сами или их родственники, и рассказы об этом в их мире значили не меньше, нежели статьи и книги, опубликованные по возвращении из экспедиции учеными и альпинистами, значили для их репутации в европейских научных и спортивных кругах.

И наконец, надо подчеркнуть, что ученые и альпинисты, которые, как видно по всем их текстам, в целом вполне естественно и комфортно ощущали себя на верхних ступеньках созданной ими статусной иерархии, командуя «таджиками», «носильщиками», «туземцами» и «местными жителями», порой учились у них весьма важным для себя — то есть и для успеха экспедиции, и для собственного выживания — вещам. Пусть Россельсу, привезшему с собой мандолину и игравшему на ней мелодии из итальянских опер, не захотелось учиться у обитателей горного кишлака их песням, поскольку они на его вкус были слишком монотонны и однообразны. Зато топограф Дорофеев, овладевший до какой-то степени фарси, расспрашивая местных жителей о реках, селах, названиях вершин и перевалов и об их доступности, получил важнейшую информацию. Часть этих местных знаний была, впрочем, потом опровергнута этой и последующими экспедициями, но в основном они оказались точны и помогли составить карту Памира или, по крайней мере, облегчили участникам экспедиции путь.

В некоторых случаях готовность признать преимущества местных знаний и умений и перенять их спасла путешественников. Наиболее яркий из таких эпизодов обучения был связан с переправой через горные реки: опытные немецкие и советские альпинисты обнаружили, что, когда два таджика шли вброд лицом друг к другу и обхватив друг друга руками за плечи, они были гораздо более устойчивы, нежели человек, пробирающийся через бурный поток в одиночку, даже с веревкой. Не всегда этот способ срабатывал, но несколько раз немецкие и советские альпинисты и солдаты успешно переходили реки «по-таджикски» после того, как попытки сделать это привычными способами терпели неудачу. 

Итак, опубликованные записки советских и немецких участников Памирской экспедиции 1928 года рисуют нам картину отношений в этом коллективе, которая с нашей сегодняшней точки зрения кажется парадоксальной сразу в двух отношениях: во-первых, обозначение человека с помощью одного лишь имени — то, что мы в наше время привыкли считать признаком максимальной близости, — использовалось и русскими, и немецкими авторами, наоборот, только в отношении лиц, наиболее чуждых им по языку и статусу: таджикских и киргизских вспомогательных работников; и наоборот, когда ученые или альпинисты писали о представителях «своих» групп, они часто использовали одни лишь фамилии, что, как мы сегодня привыкли думать, характерно для отчужденных, формальных отношений.

Как это объяснить? Отчасти это проявление советской моды 1920-х: мы помним, как обозначали даже близко знакомых людей одними фамилиями персонажи Маяковского, Булгакова, Ильфа и Петрова. Отчасти это немецкий этикет: в Германии и Австрии в научных и корпоративных публикациях не принято обозначать даже близко знакомых автору ученых или альпинистов именами. Сказались и местные особенности: в Средней Азии фамилии начали вводить лишь незадолго до описываемых событий, и многие люди на Памире их еще не имели или не употребляли.

Но явно играла свою роль и статусная иерархия: так, написать анонимно «пришло двое немцев» или «альпинисты вернулись в лагерь» казалось неуместным, а написать «наши таджики съели все лепешки» или «караванщик, старый киргиз, лечил лошадь» — вполне уместным. Как видно по процитированным фрагментам, статусная иерархия проявлялась и в том порядке, в котором люди упоминались в рассказах: ученые и альпинисты упомянуты всегда первыми, вспомогательные работники — после них (а при подсчете численности экспедиции они в немецких публикациях даже не учитываются); рассказывая о составе групп, немецкие авторы чаще всего упоминают своих соотечественников первыми, русских коллег вторыми, русских вспомогательных работников — третьими, а таджиков или киргизов (будь то членов экспедиции или местных жителей) — последними.

Удивительно, что советские ученые и альпинисты, которые не только были убежденными коммунистами, но и осознавали себя представителями коммунистической центральной власти, вовсе не пытались противодействовать выстраиванию такой символической иерархии, где люди физического труда (Дорофеев называет их «рабочими») оказывались на последней ступеньке, а те, кто занимались наукой и спортом, — на самой верхней.

Надо обратить внимание и на три других иерархии, которые выглядели иначе и были гораздо более ощутимы для участников событий в тот момент: во-первых, хотя носильщики и вынуждены были терпеть холод и рисковать на опасных участках, все они перенесли невзгоды без ущерба для здоровья, тогда как среди альпинистов трое получили травмы, в том числе очень серьезные. Во-вторых, носильщики оказались в наибольшей финансовой выгоде из всех: они ни за что не платили и получали суточные по 2 руб. 50 коп. серебряными полтинниками (для сравнения: неквалифицированный рабочий на фабрике в то время зарабатывал от 15 до 30 рублей в месяц), не говоря о подарках; тогда как советские альпинисты заняли самую нижнюю ступеньку иерархии финансовой выгоды: они не получали суточных и за свой счет покупали себе экипировку, значительная часть которой была утрачена в горах.

И наконец, если говорить о взаимном обучении, единая иерархия не выстраивается вовсе: что важнее — научиться переправляться через горную реку или узнать, что теодолит — не труба шайтана?