За что воюем

Сконцентрировав войска вблизи российско-украинской и белорусско-украинской границ, выдвинув требование немедленной перестройки архитектуры европейской безопасности, а чуть позже признав суверенитет ДНР и ЛНР, Москва намертво связала три серьезнейшие проблемы, решать которые можно было только по отдельности, при помощи разных инструментов, в разных форматах и с разной скоростью.

Первый круг проблем: конфликт на востоке Украины, статус и границы ДНР и ЛНР, масштаб и конфигурация российского военного присутствия.

Второй: внешнеполитическая ориентация Украины на долгосрочную перспективу.

Третий: роль НАТО и место России в стратегическом раскладе на европейском континенте.

В картине мира российских силовиков эти вопросы соединились в одну нараставшую угрозу: если бы было допущено разрешение конфликта в Донбассе на условиях Киева, а Москва позволила бы НАТО продолжать дальнейшее «военное освоение» Украины, враждебный Запад получил бы колоссальное стратегическое преимущество. В обращении к гражданам России 21 февраля Путин драматизировал такой подход, заговорив об Украине как поле боя: «США и НАТО приступили к беззастенчивому освоению территории Украины как театра потенциальных военных действий».

Угроза российскому консерватизму

Помимо военно-стратегического измерения украинского кризиса, для российского политического руководства чрезвычайно важен аспект национальной идентичности: почти уже неотвратимое «цивилизационное освоение» Украины Западом означало бы окончательный разрыв «одного народа» на части. Абстрактный «Запад» стал восприниматься в Кремле как сила, стремящаяся распространить свои ценности на территорию исторической России, тем самым угрожая изменить уникальную и все более консервативную российскую национальную идентичность. Безопасность страны и задача сохранения национальной идентичности в условиях наступления военной машины НАТО и универсальных либеральных ценностей объединились в целостной картине мира, которую было трудно понять современным западным политикам.

Английский философ Исайя Берлин писал, что абстрактные идеи определяют поведение России в гораздо большей степени, чем это наблюдается у других народов. Объяснить же свои идеи и тревоги на доступном для живущих в другом когнитивном пространстве западным лидерам Москва не смогла. Российские дипломаты пытались разговаривать со своими коллегами на языке, который те не понимали. Сергей Лавров в конце января направил министрам иностранных дел стран НАТО, ЕС и почему-то еще и Швейцарии, всего 37 адресатам, послание с просьбой-требованием немедленно объяснить своё понимание одного из абстрактных принципов международных отношений — неукрепления национальной безопасности за счет других. Никто из коллег-министров не ответил, в Москве в середине февраля получили, по выражению Лаврова, только «две маленькие бумажки» от чиновников НАТО и ЕС. Продолжился, как сказал Лавров по другому поводу, а именно относительно диалога с Великобританией, «разговор немого с глухим».

Обратившись к гражданам России в день признания ДНР и ЛНР, Путин посвятил большую часть своего послания истории, предупредив, что «пойти придется, что называется, издалека». Такой подход доминирует в кремлевском дискурсе уже по крайне мере восемь лет. Украина для Путина — «неотъемлемая часть нашей собственной истории, культуры, духовного пространства». В архаичной системе координат трудно себе представить формирование современной политической украинской нации, чьё становление Москва своими действиями только ускоряет. Для молодых граждан Украины пространно ругаемый Путиным Ленин имеет такое же значение, как и мифологичная фигура Богдана Хмельницкого, то есть никакого.

Запад был готов договариваться

В структурированном, но по-своему узком, западном мышлении деэскалация напряженности на российско-украинской границе была первоочередной задачей. Урегулирование конфликта в Донбассе в рамках уже существующих соглашений и механизмов виделось как самостоятельный процесс, за который отвечали прежде всего Франция и Германия. Что же касается архитектуры европейской безопасности, то США были готовы начать нелегкие, а, значит, небыстрые, переговоры по контролю над вооружениями и мерам доверия, но не собирались пересматривать принцип «открытых дверей» для потенциальных новых членов НАТО и возвращать военную инфраструктуру к состоянию до 1997 года. Используемые для описания происходящего термины были различны: западные лидеры называли лихорадочную дипломатическую активность и контакты на высшем уровне усилиями по деэскалации.

Москва предпочитала вести разговор о гарантиях своей безопасности. Налицо был тупик, приведший к острейшему кризису, который был не разрешен, а переформатирован признанием ДНР и ЛНР.

Ко второй половине февраля в Москве стало окончательно ясно, что продвижения ни по одному из треков отношений с Западом не предвиделось. Москва могла выйти из тупика без потери лица, только совершив прорыв там, где она могла достичь быстрого результата бескровным путем: в Донбассе.

Однако признав суверенитет ДНР и ЛНР, Кремль похоронил надежду на решение двух других и по-настоящему важных задач — постараться развернуть прозападную ориентацию Украины и переформатировать европейский порядок на выгодных для себя условиях. Более того, Украина без Крыма и Донбасса безвозвратно превратится в однозначно прозападное нацию-государство, а значение НАТО как основы европейской безопасности для большинства стран континента, испуганных поведением Москвы, резко возрастает. Россия для них выглядит не как великая держава, претендующая на роль одного из столпов «европейского концерта», а как источник все возрастающего беспокойства, от которого хорошо было бы как-то отгородиться и ждать смены политического режима.

Слабый игрок и ответственность Запада

Если озабоченности Кремля относительно прозападной ориентации Украины и отсутствия адекватного места для России в НАТО-центричной Европе всё-таки частично были понятны некоторым лидерам «старой Европы», то используемые Москвой инструменты достижения своих внешнеполитических целей вызвали недоумение и оторопь. Невиданное после окончания холодной войны наращивание военной мощи у границ Украины, ультимативный тон документов и заявлений, перенос полемики в публичное пространство, отказ начать разговоры о контроле над вооружениями и ограничении военной деятельности в приграничных районах, фактическое расчленение Украины через признание ДНР и ЛНР, — всё это видится как контрпродуктивные внешнеполитические инструменты для относительно слабого игрока, не имеющего надежных союзников и уязвимого перед лицом экономических санкций. В глазах многих, в том числе симпатизирующих России европейцев и американцев, расчленение Украины дискредитирует все другие внешнеполитические инициативы Москвы. России не верят. Кремль же, видимо, поверил в мощь нового оружия и способность доминировать в конфликте — и поэтому готов идти на дальнейшую эскалацию.

Запад, бесспорно, несет немалую долю ответственности за нынешний острейший кризис. После окончания холодной войны ослабевшая Россия была исключена из архитектуры европейской и трансатлантической безопасности. И Москва стала искать свое место в международной системе, опираясь на идеи, формируемые в рамках внутреннего архаического дискурса и переосмысливая российскую историю как вечное противостояние с Западом. Для выхода из кризиса требуются не священные скрижали с односторонне трактуемыми историческими фактами, а совместно начерченные дорожные карты.