Проблемы озера Байкал не решены, состояние уникального водоема, представляющего ценность в мировом масштабе, ухудшается, констатировал комитет ЮНЕСКО по Всемирному культурному и природному наследию. В начале августа на съезде комитет рекомендовал неотложные меры по его спасению. Один из пунктов, волнующих ЮНЕСКО, — остатки Байкальского целлюлозно-бумажного комбината (БЦБК), комитет требует представить ему проект рекультивации и призывает Россию обеспечить выбор наилучших возможных технологий и организаций-исполнителей. VPost поговорил с одним из главных экспертов по БЦБК, лауреатом международной экологической премии Голдмана (ее еще называют «Зеленый Нобель») Мариной Рихвановой.

Она говорит, что выросла вместе с Байкальским целлюлозно-бумажным комбинатом. С вопросом о том, как стоки комбината влияют на ДНК (наследственный материал) живых организмов, Рихванова столкнулась, еще когда была студенткой в 1979–1983 гг. (это темы курсовой и дипломной работ).

В 1990 году она вместе с единомышленниками создала «Байкальскую экологическую волну» — общественную организацию, которая долгие годы билась за закрытие ЦБК, искала и поддерживала альтернативные варианты занятий для местных жителей (построенный вместе с комбинатом город Байкальск населяли в основном его сотрудники).

На организацию давили государственные органы. Сначала, в 2010 г., изъяли компьютеры за якобы нелицензионный софт (хотя у организации были документы, а корешки от лицензий были прикреплены прямо к системным блокам), рассказывает Рихванова. Заводили административное, а затем и уголовное дела. В конце 2015 г. «Байкальскую экологическую волну» Минюст объявил иностранным агентом, в 2016 г. было решено ее закрыть.

Теперь Рихванова сопредседатель общероссийской общественной организации «Социально-экологический союз», экоконсультант, соразработчик региональной экологической сертификации, руководитель общественно-научного проекта «Байкальская экспедиция». Мы встретились с ней дождливым иркутским утром, чтобы обсудить проблемы самого древнего и глубокого в мире озера, признанного всемирным наследием ЮНЕСКО.

— Что представляют собой отходы, оставшиеся от БЦБК?

— Во-первых, это лигнин. Древесина состоит из двух компонентов:

• волокна, которые нужно отделить и из них делать бумагу, — это целлюлоза;
• лигнин — клеящее вещество, которое эту конструкцию удерживает вместе.

Чтобы произвести целлюлозу, лигнин нужно отделить от волокон. Поэтому объемы изготовлявшейся целлюлозы были сопоставимы с объемом отходов комбината (количество лигнина в древесине варьирует и бывает до ¼ объема).

Этот лигнин — рыхлая влажная масса, напоминающая сильно перепревшие опилки с небольшим техногенным запахом. На дне шламонакопителя (специально оборудованное, но открытое пространство, куда сгружались отходы. — V…) он спрессовывается. Некоторые считают, что он образует плотный слой, который сам не пропускает воду. Но я в этом сомневаюсь, поскольку есть данные о загрязнении грунтовых вод под шламонакопителями. То есть они не герметичны и не делались герметичными, поскольку предполагались как временное хранилище — тогда считали, что максимум лет через 15 будет найден способ что-то сделать с лигнином. И эти 15 лет растянулись на 50.

Даже если бы изоляция была, вы же видели, по бортам шламонакопителя растут деревья. Они бы уже давно пробили корнями всю изоляцию. С другой стороны, то, что они там растут, доказывает, что среда там не ядовитая.

Почему стоки на других ЦБК — Братском, Усть-Илимском — коричневые? Потому что там содержится лигнин. На Байкальском комбинате решили сделать так, чтобы они были прозрачные и было меньше вопросов про плохое качество стоков. Поэтому лигнин осаждали за счет солей алюминия.

Это не простой лигнин, а хлорлигнин, потому что целлюлоза отбеливалась (освобождалась от лигнина) хлором. Хлорорганические соединения в 2020 г. оказались в Байкале в количестве, в 400 раз выше ПДК.

Кроме лигнина в шламонакопителях содержится ртуть, которая в виде примеси присутствовала в реагентах, использующихся в целлюлозно-бумажном производстве. Их производили на другом экологически опасном объекте, «Усольехимпроме».

— Еще есть вода, о которой многие беспокоятся, потому что в случае паводков она перельется через край и тоже попадет в озеро.

— Так называемая надшламовая вода образована из двух компонентов. Одна часть поступила сразу вместе со шламом, потому что лигнин очень влажный. Другая — из атмосферных осадков. Поэтому сверху в шламонакопителях вода относительно чистая. А сам шлам-лигнин — сорбент, на нем физически осаждаются разные компоненты. Поэтому состав воды в зависимости от глубины может быть очень разный. И если сейчас сливать надшламовую воду из шламонакопителей, то не надо смешивать, а откачать только сверху. И, конечно, не на городские очистные (они могут этого просто не выдержать), а в отдельные емкости и уже эту воду очищать.

До сих пор не выбрано технологий, подходящих для переработки лигнина из шламонакопителей БЦБК. Хотя представители предыдущих компаний, которые должны были ликвидировать отходы, надували щеки и говорили, что у них есть технологии и специалисты. Но, как выяснилось, ничего серьезного делать они не собирались.

— Что делали предыдущие компании?

— В 2020 г. была опробована схема, когда надшламовые воды подаются на муниципальные очистные сооружения Байкальска. Дирекция гидротехнических сооружений Иркутской области подписала договор с МУП «КОС», и эти надшламовые воды передали туда. В результате произошло загрязнение Байкала, выявленное проверками Росприроднадзора. Получается, сами компании ничего делать не собирались, а собирались создать вот такую схему и получить деньги.

— Как получилось, что закрытие БЦБК не решило проблемы, а создало новые?

— Я всегда настаивала на том, чтобы был проект закрытия БЦБК, что нельзя его просто закрыть и уйти.

Во-первых, чтобы все, что хорошо сохранилось, никуда бы не делось — там можно было музей промышленности сделать, выставлять старое финское оборудование. Во-вторых, чтобы почистить то, что можно почистить. И в-третьих, провести комплексный аудит площадки и города — посмотреть, какие есть рабочие руки, какие компетенции у местного сообщества, что после БЦБК на этом месте может быть. И исходя из этого разработать проект закрытия. С 2008 г. я писала об этом губернатору, в Минприроды, в Минимущество, но получала только отписки.

И сейчас обязательно нужна независимая экспертная оценка того, что там будут делать. И желательно, чтобы ее проводили независимые эксперты, в частности ученые Сибирского отделения РАН.

Нельзя ссылаться на срочность! Не нужно делать что попало, лишь бы быстро. Мы вроде как беспокоимся о Байкале, и, раз ситуация срочная, мы готовы его тут же загрязнить. Ну смешно, да?

Федеральный экологический оператор (структура «Росатома». — VPost) к 2025 г. хочет решить всю проблему. Зачем? Спешка полезна только при ловле блох.

— Какие, по-вашему, реалистичные сроки?

— Думаю, лет 10 на все надо. Если посчитать объемы, которые нужно переработать, то надо много времени. Если действительно перерабатывать. А если не перерабатывать, а как бы сделать вид, то можно быстро. Ноль делов: все слил в Байкал, сверху чего-то насыпал на этот шлам-лигнин. Но это не получится — потому что шлам-лигнин удерживает воду, у него высокая влажность. Чтобы его осушить, нужно весь его вынуть, все 6 млн куб. м, и отправить, например, в специальные установки, как соковыжималки такие с центрифугой. Как можно за три года такое сделать? Это какой завод нужно построить? А строить его тоже нужно время. Да только для того, чтобы выбрать и опробовать технологии нужно больше года.

— Неожиданная позиция. Мы привыкли слышать, и я сама об этом писала, что времени нет, что в любую минуту это все может хлынуть в Байкал.

— Главное — не сделать хуже, чем сейчас есть. Я вот паводков и селей почему-то не боюсь. Этот шлам-лигнин уже 50 лет лежит. Селезащитное сооружение нужно, конечно, потому что периодически происходит сход селей. Но мне кажется гораздо более сложной ситуация с самой промплощадкой.

— А что может быть хуже? Сейчас кроме карт-накопителей (то есть специальных мест для хранения отходов) ведь есть загрязненные грунтовые воды, которые попадают в Байкал. Где они залегают?

— Под всей промплощадкой. Весь комбинат подтекал. Например, когда комбинат еще работал, я организовывала для журналистов «РИА Новости» съемки Байкала с вертолета. Была морозная зима. Но возле БЦБК — открытая парящая вода. Я потом пошла туда посмотреть — это была теплая вода. То есть, вероятнее всего, горячая вода с технологических процессов попадала в Байкал.

Они так же попадают в Байкал, как и грунтовые воды из-под шламонакопителей. Но пока комбинат работал, через перехватывающие скважины вода постоянно откачивалась и отводилась на очистные сооружения комбината.

Вот поэтому и нужен был проект закрытия. Очистные БЦБК ни в коем случае нельзя было останавливать. Они должны были работать. То есть работающий БЦБК должен был плавно перейти в состояние закрывающегося и очищающегося. Но потом пошло какое-то «Ааа! Быстро-быстро!».

Получается, что сейчас надо строить новые очистные, даже целый завод, который будет заниматься очищением площадки и шламонакопителей. И правильнее признать, что вот это мы можем, а это (быстро переработать шлам-лигнин и очистить промплощадку) — не можем. И понимать, что мы в таком случае делаем.

— Но ведь нет единого ответственного. Управленчески все разделено. За завод отвечает «ВЭБ инжиниринг», которому достались его долги, и за всю производственную площадку с подземными отходами, получается, тоже. А если «Росатом», которому поручено разобраться только с отходами на картах-накопителях, и захочет построить завод, то где и как он сможет это сделать?

— Этого я не знаю.

— Получается, Байкал постоянно загрязняется стоками от остановленного БЦБК?

— Да, это в любом госдокладе есть. Гидромониторинг организован в центральной части Байкала, где самая большая глубина, и в прибрежной — в зоне БАМ на севере и у БЦБК на юге. Берутся пробы время от времени, не то чтобы регулярно. Я как раз предложила «Росатому» поставить автоматические станции мониторинга с передачей данных в открытый доступ, чтобы люди были уверены, что-то, что на шламонакопителях и промплощадке происходит, не ухудшает состояние Байкала.

— Так что может его ухудшить?

— Особенно опасен щелок, черный щелок, который просто слили в емкости остановленных очистных комбината. Его нужно ликвидировать в первую очередь. Это химически активная субстанция, в отличие от более инертного шлам-лигнина.

Шлам-лигнин просто абсорбировал много других загрязняющих веществ — ртуть и прочее. Поэтому его нужно переработать в более безопасный продукт.

— Как вы сейчас оцениваете состояние Байкала?

— Состояние Байкала ухудшается. Потому что, например, пожаров вокруг него становится больше. Это не специфическая ситуация, а следствие неправильного устройства обращения с лесами и пожаротушения. Если лес сгорел, получается зола, которая смывается в озеро. А надо сказать, что Байкал — очень бедный минералами водоем с высоким содержанием кислорода. И когда в него попадает зола, вода обогащается, удобряется, как клумба. И если такого питания избыток, то начинают активно размножаться несвойственные для Байкала организмы: спирогира (нитчатая водоросль), сине-зеленые водоросли.

Кроме того, вокруг Байкала мы вроде активно развиваем туризм. Но мы не думаем, что будет с содержимым туалетов — оно все оказывается в воде.

— Потому что городские очистные раньше справлялись?

— Народу было мало. Пить нельзя не столько из-за биогенных элементов, сколько из-за кишечной палочки, так называемый высокий коли-индекс, то есть микробы кишечника попадают в водоем, и если попить водички, будет болеть живот.

— Может быть, дело в том, что современные нормы очень высокие — вода на выходе должна быть едва ли не чище, чем в Байкале?

— Она не должна быть по нормам чище, чем в Байкале, это неправда.

Когда мы проводили круглый стол по очистке сточных вод, очень много открылось парадоксальных ситуаций, когда не понимаешь, как такое вообще возможно. Например, построили очистные, которые сбрасывают стоки на рельеф. А нельзя сбрасывать на рельеф. Но очистные уже построили, и проект очистных вроде прошел государственную экологическую экспертизу. И раз объект законный, значит, должен соответствовать нормам. Но оказывается, что все-таки не соответствует, и контролирующие органы их регулярно будут штрафовать в 25-кратном размере.

Или то, что в Байкальске нет полигона для коммунальных отходов. У них и не было никогда. Они всегда сбрасывали на одну из карт БЦБК — просто все организации платили за обращение с отходами в пятикратном размере. Но никого не волнует, что там нет нормального полигона. А волнует, как бы побольше штрафов собрать. То есть это вообще организация работы такая у нас в стране.

— Чем грязнее, тем лучше…

— Да, мы больше получим штраф. А как решить вопрос, мы даже не станем думать, но будем делать вид, что его решаем, и сначала долго тянуть, а потом кричать «скорее-скорее» и не добиваться, чтобы каждый этап был сделан качественно.

— А воду после очистных БЦБК правда можно было пить, как это показывали в фильме «У озера»?

— Не знаю, как в здравом уме можно ее пить, — я же делала с ней эксперименты — это такая желтенькая водичка прозрачная с запахом фенолов. Но раньше на БЦБК было очень много ухищрений, как можно сделать так, чтобы выпить воду после очистных сооружений. Например, просто прогоняли байкальскую воду, а не стоки комбината, на время проверок и разных визитов. Есть много способов показать с хорошей стороны то, что на самом деле плохо.

— Как жители Байкальска относятся к экологическим проблемам? Как они встретили закрытие комбината?

— Несколько социологических исследований показали, что в городе есть стереотип: очень почетно работать на большом промышленном предприятии. А работать, например, в сфере туризма — это ужасно и прямо даже унизительно.

Когда первый раз закрывался БЦБК, в 2008 г., мне как раз дали международную премию. И я подумала: есть же деньги, почему не попробовать решить проблему в Байкальске, найти новый путь развития города? 700 000 руб. было выделено на поиск проектов в Байкальске. И я пошла к знакомым в институты Академии наук, в правительство Иркутской области. Давайте, говорю, разработаем программу «Создадим будущее Байкальска». Мы же сами отвечаем за свое будущее, не дядя же отвечает за то, как я свою жизнь живу. Пришла в администрацию Байкальска: мы готовы помогать, давайте будем собираться и думать, что тут можно сделать. Организовали добровольцев, обучили, как можно найти внутренние ресурсы развития территории, провести опрос, мозговой штурм и т. д.

И вот первый семинар наш — 20 человек из Иркутска, четыре человека из Слюдянки (город недалеко от Байкальска) и два человека из Байкальска! Байкальск в шоке потому, что БЦБК закрылся: «Дайте нам второе большое промышленное предприятие, мы больше ничего делать не можем». Мало там инициативных людей, которые что-то предпринимают коллективно. Зато в личных интересах инициативы масса.

— Чем закончилась история с проектами будущего для Байкальска?

— Мы объявили конкурс проектов, это могли быть экологически безопасные производства, объекты привлечения туристов. И провели семинары — как развивать туризм, про альтернативную энергетику, по теме отходов. И потихоньку люди активизировались. Мы получили 60 заявок на поддержку проектов, жюри (Институт географии, несколько министерств Иркутской области) выбрало из них девять. И после этого многие люди стали получать другие гранты, субсидии, потому что уже научились с этим работать. Появился сайт города. В городе создали центр поддержки предпринимателей.

Какие были проекты

Сад Ириды — прекрасный ландшафтный сад с искусственным прудом и шалашом для туристов, спускающихся с Хамар-Дабана. Это сделал художник Николай Осипенко в поселке Утулик. Стал очень востребованным объектом, все экскурсии туда приезжали.
Был проект плетения из лозы, проект по отходам (собирать бутылки и полиэтилен, дробить в крошку и отвозить на перерабатывающий завод), по изготовлению местных сувениров (до этого были только китайские). Два проекта так и не были завершены по разным причинам.

— За счет чего теперь живет город?

— Многие занимаются частным извозом. Там нет фактически общественного транспорта и его роль выполняет частный — набирается людей на машину и поехали. Сдают квартиры туристам в сезон — там горнолыжная трасса «Гора Соболиная».

— Должны ли люди жить вокруг Байкала? Как вы относитесь к идее выселить всех с территории нацпарка или, например, с острова Ольхон, оставив въезд только для ученых и туристов?

— Опять-таки, здесь нет никакой масштабной продуманной программы. Есть какие-то разовые действия. То, что земля продается или сдается в аренду не местным жителям, это просто видно. На том же Ольхоне строятся масштабные гостиницы, которых по закону не должно быть. Но если то, что уже построено, снести, это автоматически не станет природной территорией, какой была. Нужны продуманные меры по ее восстановлению. Хотя на Ольхоне ситуация ужасная — там краснокнижные растения, мы там вели учет, и — бах! — на месте священной рощи строят гостиницу.

А местных жителей нельзя выселять с Байкала. Их предки жили там веками. Они уже часть экосистемы озера. В прямом смысле. Например, в дельте реки Селенги, где мы каждое лето организовывали научные экспедиции, живут рыбаки, которые веками снабжали Иркутск посольским омулем. Они уже важная часть жизненного цикла рыбы, они за ней ухаживают — помогают пройти на нерест, помогают попасть в Байкал малькам, поддерживают дамбу, делают лунки во льду на протоках, чтобы рыба не задохнулась.

— Как вы относитесь к розливу воды из Байкала? Это как-то вредит озеру?

— Все дело в том, где строят завод. Култук, где планировался китайский завод, — это территория, которую необходимо оставить в природном состоянии. Там водно-болотные угодья, где останавливается много перелетных птиц, растут краснокнижные растения.

Сама по себе эта деятельность для Байкала нормальная. Единственный грязный этап — выдувание бутылок из заготовок, а так стоков у заводов нет. При этом те, кто разливает воду, сами заинтересованы в том, чтобы она была чистая. А объемы откачки просто микроскопические по сравнению с объемом озера. Не надо думать, что Байкал выпьют.