профессор Городского университета Нью-Йорка
Мы спросили знаменитого специалиста по экономике развития и неравенству, бывшего главного экономиста Всемирного банка Бранко Милановича о возможных последствиях кризиса для российской экономики. Ответ он опубликовал в личном блоге, мы публикуем его с разрешения автора
Я рассмотрю краткосрочные и долгосрочные последствия для российской экономики. Начнем с краткосрочных. Предположим, что военные действия на Украине закончатся в ближайшие месяцы (а не продолжатся с той же интенсивностью, что и сейчас, в течение нескольких лет) и что внутри России не произойдет радикальных перемен — переворота, революции и т. д.
Уроки истории
Чтобы оценить краткосрочные перспективы при таком сценарии, полезно вспомнить прошлые экономические спады в России, тем более что цикличная российская история дает несколько примеров. Наиболее катастрофические спады в доходах за последние 100 с небольшим лет происходили на поздних стадиях Первой мировой войны и во время последовавшей за ней гражданской войны, а также во время перехода к капитализму в 1990-е годы (во время Второй мировой войны также происходил невероятный по своим масштабам спад ВВП, но его труднее оценивать и анализировать).
С 1917 по 1922 годы ВВП России сократился вдвое (здесь и далее я буду приводить цифры в реальном выражении, то есть с поправкой на инфляцию). Промышленное производство в 1921 году составляло 18% от довоенного уровня, сельскохозяйственное — 62%. Уже во время переходного периода в новейшей истории российский ВВП на душу населения с 1987 по 1995 годы сократился почти на 40% — это значительно больший спад, чем в США во время Великой депрессии. Рекордным годовым спадом стал обвал в 1992 году — минус 16%, затем обвал на 8% в 1993-м и на 13% — в 1994-м (это оценки Всемирного банка).
Гражданская война 1920-х и трансформационный шок 1990-х очевидно были значительно большими по масштабу, чем текущий кризис. В начале 1990-х полностью изменился сам принцип работы российских предприятий, разрывались экономические связи с бывшими советскими республиками, шла приватизация, в то время как государство было неспособно исполнять свои базовые функции, а коррупция достигала эпических масштабов.
Назад, в 90-е
Сегодняшние санкции, какими бы обременительными они ни были для экономической активности, вряд ли будут иметь такие же последствия в краткосрочной перспективе. Но их последствия наверняка будут значительно более тяжелыми, чем эффект дефолта: в 1998-м российский ВВП сократился на 5%. Таким образом, можно предположить, хоть и сильно огрубляя, что спад ВВП в 2022–2023 гг. будет в районе 8–9% или 10–12% — то есть не таким глубоким, как в 1992-м, но больше, чем в 1998-м, когда он составил чуть более 5%.
Пока неясно, как именно распределится ущерб от этого спада. Российское правительство недавно обязалось индексировать пенсии не ниже, чем фактическая инфляция, но вряд ли сможет исполнять эти обязательства в изменившихся обстоятельствах. То же самое касается и социальных выплат на детей, нацеленных на семьи с низкими доходами. Уход множества иностранных компаний, фактический запрет на поставки ряда импортных товаров, а также неизбежное сокращение иностранных и внутренних инвестиций приведут к росту безработицы. Сейчас ее уровень в России довольно низок, но она может вернуться к 7–8% как в девяностые.
В то же время российская система социальной защиты недостаточно сильна — ни с институциональной, ни с финансовой точек зрения — для того, чтобы поддерживать доходы населения на приемлемом уровне. Ее институциональные слабости стали очевидны во время пандемии: количество жертв COVID-19, только по официальным данным, составило 360 000 человек, а избыточная смертность, по некоторым оценкам, была одной из самых высоких в мире.
Инфляция, которая будет сопровождать ослабление рубля, сильнее всего ударит по самым бедным. Хотя цены на продукты питания в России могут вырасти не так сильно, как в странах с более высокой зависимостью от импортного продовольствия, они все равно пойдут вверх: во многих секторах внутреннее производство не сможет компенсировать потерю импортных поставок, а цены на импортные составляющие вырастут из-за ослабления рубля. Вероятно возникнет дефицит отдельных товаров. С учетом крайне волатильных цен и возвращения высокой инфляции целесообразно введение ограничений на покупки некоторых товаров. В Советском союзе такие ограничения были официально отменены в 1952 году, а затем ненадолго вводились перед его распадом. Сейчас они могут вернуться и, вероятно, в большем масштабе. Цель таких ограничений — защитить благополучие или даже обеспечить выживание наименее обеспеченных, но в тоже время они очевидным образом снижают мотивацию для производителей. В плановой экономике Советского союза это не имело значения, но в сегодняшней России стимулы для компаний очень важны.
Призванные смягчить последствия санкций меры государственной политики, которые успело объявить правительство, пока слишком слабы. Налоговые каникулы для малого и среднего бизнеса имеют смысл для того, чтобы избежать массовых увольнений, но бесполезны в среднесрочной перспективе. Они негативно скажутся на бюджете, а также могут спровоцировать рост денежной массы и усугубят проблему инфляции. В девяностые темпы роста цен были экстремально высокими: инфляция в годовом выражении в 1992-м и 1995-м достигала трехзначных значений, а в 1999-м составила 90%. Сложно представить, что мы не увидим возвращения такой же стремительной инфляции: в феврале инфляция в годовом выражении составила 10%, а мартовские цифры неизбежно будут еще выше.
Еще одна антикризисная мера направлена на репатриацию иностранных активов. Но зачем кому-либо возвращать деньги в Россию, если уже введен контроль капитала, который вероятно станет все более жестким и, если снова вывезти их за рубеж будет невозможно?
Проблема даже не в том, что правительство проводит плохую антикризисную политику. У него просто нет хороших альтернатив. Спектр того, что могут сделать власти, крайне узок и определяется внешнеполитическими решениями Владимира Путина (вероятнее всего, без консультаций с экономическим блоком). В таком узком пространстве для маневра экономическая политика неизбежно будет лишь следовать за событиями и становиться все более и более ограничительной.
Важно подчеркнуть, что ужесточение экономической политики будет вынужденным следствием внешних событий: с идеологической точки зрения, российское правительство технократично и скорее неолиберально. Когда-то и сам Путин придерживался такого подхода к управлению экономикой. Более того, сразу после начала «специальной военной операции» на встрече с крупным бизнесом он пообещал собравшимся полностью либерализованную экономику — впрочем, фактически это могло означать «делайте что хотите». Но ни сам Путин, ни присутствовавшие на этой встрече бизнесмены в тот момент могли еще не предполагать, сколь разрушительными окажутся иностранные санкции. Чем более очевидными становятся их последствия, тем уже будет пространство для маневра в экономической политике. Вопрос будет уже в том, стоит ли вводить регулирование цен, а в том, можно ли без него избежать массовых протестов. А когда жесткое государственное регулирование в экономике уже введено, повернуть его вспять станет крайне сложно.
Важно упомянуть еще один аспект: санкции всегда порождают и схемы их обхода. Они вполне возможны: например, импортные товары можно завозить в Армению, а затем перепродавать их в Россию, граждане страны за рубежом могут пользоваться банковскими картами совместно со своими родственниками и так далее. Но все эти «креативные решения» дорого стоят. Те, кто будут участвовать в различных серых схемах, захотят компенсировать риски, которые они неизбежно понесут. Российские СМИ уже стали упоминать «спекулянтов» — термин из прежних эпох.
Рост цен, который спровоцируют схемы обхода санкций, будет совсем не единственным негативным последствием. Еще более опасным и разрушительным для общества станет возможный расцвет контрабанды и криминала, который будет контролировать эти серые схемы. Как только какой-либо товар оказывается под запретом или подпадает под ценовое регулирование или же просто оказывается в дефиците, сразу же возникает черный рынок с высокими ценами, а также те, кто готов нарушить закон, чтобы этот товар продавать. Криминализация российского общества 90-х может вернуться.
В ближайшие годы правление Путина будет напоминать худшие ельцинские годы. Высока вероятность, что из-за его же действий все болезни 90-х вернутся и в некотором смысле будут еще более тяжелыми, потому что Россия оказалась загнанной в угол и отрезала себе пути к отступлению.
Полвека санкций
Прежде чем анализировать долгосрочные перспективы российской экономики, вновь обратимся к историческим примерам и сделаем несколько предположений, из которых мы будем исходить. Первое: в той или иной форме текущий российский политический режим сохранится в ближайшие 10 или даже 20 лет. Второе: западные санкции будут действовать лет 50. Американские санкции всегда отменялись с огромным трудом. Даже санкции в отношении СССР (та же поправка Джексона–Вэника) сохранялись в течение двух десятилетий после того, как не стало самого Советского союза. Сейчас в отношении России действуют свыше 6000 санкций со стороны западных стран — это больше чем против Ирана, Сирии и Северной Кореи вместе взятых.
Правительство, которое когда-то придет на смену путинскому, при попытке добиться отмены санкций столкнется с встречными требованиями, выполнить которые будет не так-то просто или даже невозможно с политической точки зрения.
Две цели: импортозамещение и Азия
Очевидно, что долгосрочными целями российской экономической политики должны стать импортозамещение и переориентация экономической деятельности с Европы на Азию. И хотя цели ясны, достичь их будет крайне сложно.
Давайте вновь обратимся к историческим прецедентам. Можно рассматривать советскую индустриализацию как попытку импортозамещения на основе мощной промышленной базы внутри страны. Но этому процессу способствовали два важнейших фактора, которых скорее всего не будет у нынешней России.
Во-первых, в основе многих крупнейших промышленных комплексов СССР был доступ к западным технологиям. Дополнительные объемы сельхозпродукции, полученные государством от населения в ходе коллективизации ценой голода и смертей миллионов людей, а затем и золото, изъятое у церкви помогали финансировать покупку технологий у западных стран. Большевики всегда считали, что для развития СССР необходима индустриализация, а она в свою очередь невозможна без импорта технологий. Но под санкциями у России не будет возможности импортировать развитые иностранные технологии, которые могли бы обеспечить базу для импортозамещения. Следовательно, их придется разрабатывать внутри страны.
Но Россия сильно запаздывает. Если бы импортозамещение решили проводить еще в девяностые, это было бы крайне трудно, но не невозможно. У России тогда еще была сильная промышленная база, доставшаяся в наследство от СССР: это и авиастроение, и автомобилестроение, и металлургия и другое. Промышленность в тот момент была неконкурентоспособна на мировом рынке, но это было поправимо при наличии правильных инвестиций. Но большинство советских промышленных комплексов были приватизированы и ликвидированы, а те, что сохранились, оставались безнадежно отсталыми. За исключением ВПК, за тридцать лет с момента перехода к рынку Россия так и не смогла создать ни одну технологически развитую отрасль.
Возьмем для примера гражданскую авиацию. В 1970-е СССР в этом секторе серьезно опережал Бразилию и даже Европу, которая начала создавать аэробус только в 1972-м. Но этот сектор был практически уничтожен в 90-е, а на его останках возник только Sukhoi Superjet, который используют несколько российских авиакомпаний и который практически не эксплуатируется за рубежом, в то время как бразильский Embraer используется в 60 странах мира.
В условиях, когда и промышленную базу надо создавать заново, а затем и как-то строить новые сектора в отсутствие инвестиций из более развитых стран, импортозамещение становится практически невозможным. Китай смог решить схожую проблему только радикально сменив внешнеполитический курс в середине 1970-х. Но такая опция представляется недоступной для России.
Вторым важнейшим фактором, способствовавшим советской индустриализации, был прирост рабочей силы. Его обеспечил и переход в промышленность работников сельского хозяйства, и общий прирост населения, и, что особенно важно, прирост уровня образования. СССР в 1930-е ежегодно готовил сотни тысяч инженеров, ученых, медиков и др. Ни одного из этих трех элементов больше нет. Российское население урбанизировано и высокообразовано, а его численность сокращается. Таким образом, тех источников прироста рабочей силы для индустриализации, которые были в 1930-е, больше не будет.
Разумеется, высокообразованная рабочая сила — это преимущество. Но чтобы такой труд был максимально производительным, он должен быть обеспечен высококлассными технологиями. Если же эти технологии недоступны, то этот квалифицированный труд будет потрачен впустую. А из-за того, что общая численность населения будет сокращаться, предложение квалифицированной рабочей силы также будет снижаться. А не имея возможности реализовать себя на родине, образованные люди будут уезжать из страны. Нельзя исключить, что Россия вернется к советским ограничениям на выезд за рубеж — но теперь уже под давлением экономических факторов. Именно из-за бегства образованных людей Восточная Германия в свое время решила возвести Берлинскую стену.
Итак, мы приходим к выводу, что тех факторов, которые обеспечивали советскую индустриализацию и импортозамещение в 1930-е и 1950-е, у России будущего не окажется.
Очень дальний Восток
А что же со второй неизбежной целью экономической политики России будущего — удастся ли переориентироваться с Запада на Восток? Гипотетически, можно представить себе какого-нибудь нового Петра I, который прорубит окно в Восточную Азию, например, перенеся столицу во Владивосток, а вместе со столицей и бюрократов, и экономическую активность, и значительную часть населения. Если бы все это могло перемещаться по высочайшему указу, можно было бы считать такую переориентацию вполне оправданной.
Восточная Азия есть и останется самым быстрорастущим регионом мира. Разрыв с Европой, которая во многих отношениях становится отстающим регионом, кажется правильным решением. Помимо США, Россия — единственное государство мира, которое могло бы позволить себе столь радикальный шаг. С внешнеполитической точки зрения, Россия также куда менее уязвима перед лицом потенциальных санкций со стороны Китая, Индии, Вьетнама и Индонезии, чем Великобритания, Франция или Германия. Наконец, движение в сторону Тихого океана могло бы стать экономическим стимулом — чем-то наподобие движения к фронтиру в США полтора столетия назад. Заодно изменение климата могло бы сделать северные регионы России более пригодными для проживания.
Но насколько все это реалистично? Потребуются масштабные инвестиции в инфраструктуру, включая улучшение связанности западной и восточной частей страны. Сейчас полет из Москвы во Владивосток занимает почти 10 часов, а поездка по железной дороге — неделю. Нужно будет создавать и развивать новые города — для всего этого нужны средства, которых не будет в сжимающейся экономике. Потребуются и новые рабочие места, потому что без них невозможно будет переманить население европейской части страны на восток. Советский союз пытался решить эту задачу, создавая форпосты на северных территориях и выплачивая повышенные зарплаты за переезд, но и эта политика имела весьма скромный успех. Да и эти городки и поселения практически вымерли за прошедшие 30 лет. Сложно представить, что новый поворот на Восток может осуществиться без огромных инвестиций, а также без масштабного городского и индустриального планирования.
Между двух океанов
И импортозамещение, и переориентация на Азию таким образом столкнутся с непреодолимыми препятствиями. Это не значит, что эти проблемы совсем не решаемы — некоторые из них просто невозможно будет не решать. Так, российский софт неизбежно должен будет заменить 95% программного обеспечения, которое сейчас используется на автоматизированные производствах, потому что все оно имеет западные корни. Более тесные экономические связи с Китаем также способствуют переносу части компаний, а вместе с ними и миграции населения в восточные части страны. Один из городов Сибири или Дальнего Востока мог бы стать второй столицей — как в свое время Анкара в Турции. Но значимые успехи по какому-либо из этих направлений при взгляде из дня сегодняшнего представляются просто недостижимыми.
Но что тогда? Как я писал в предисловии к русскоязычному изданию книги «Глобальное неравенство», будущее евразийского континента будет очень сильно напоминать его прошлое: прибрежные зоны Атлантического и Тихого океанов будут достаточно богатыми и куда более успешными, чем большинство регионов внутри континента. Вопрос в том, насколько политически устойчивым будет столь неравномерное распределение экономической активности: смогут ли миграция или политические преобразования разрешить такой дисбаланс?
